Вечерняя звезда тряслась вдали
Над полустанком, ветром, облаками.
Внезапно померещилось - в пыли
Как будто кони порскнули ноздрями.
Вагон, плывя, качнулся невзначай.
На столике качался жидкий чай,
«Дымок», да спички, да журнал «Корея»...
Столбы назад бежали все быстрее.
Под перестук колес, и рельс, и шпал
Владимир Голованов задремал.
Ему не надо было в Ленинград
Ни по делам работы, ни по дому.
Минут через пятнадцать сыпал град,
Дробя за день набрякшую истому.
Потом шел дождь. Кругом заволокло.
Толпой стекали капли, а стекло,
Если смотреть снаружи, то сияло,
Как полная луна на дне канала.
На станции Подсолнечная вдруг
Сквозь дверь вошел не человек, а звук
И сел напротив, шаря папиросы.
А Голованову приснились росы,
Когда он бегал утром по цветам,
Точь-в-точь как сын его, сегодня, там...
- Позвольте познакомиться,- сказал
Вошедший звук, не спрашивая, впрочем, Желает ли сосед болтать о прочем,
И вообще, зачем ему вокзал,
Дорога от Москвы до Ленинграда,
Поселки, лес, платформы и ограды,
А дальше скаты, насыпи, поля,
Где гулко спит огромная земля.
- Позвольте познакомиться,- опять Сказал ему вошедший звук угрюмо,-
Пора приходит, нам не время спать!
Оставьте хоть сегодня вашу думу...
Из Костромы я. Домнин Михаил.
Где был, там нет, но буду, где и был.
А я Владимир Саввич Голованов. Я просто в отпуску. Мой путь туда, Где из-под валунов бежит вода, Где мох седой и серый ход туманов, Подальше от метро, бетона, кранов... И все же кто вы и куда ваш путь?
Из Костромы я, Домнин. В этом суть.- И усмехнулся звук. Его знобило.
Скажите, Голованов, что вам мило? Вы любите ночные поезда?
- Почти. Но вместо чая здесь бурда. Я все-таки люблю очнуться дома.
А вы? Вам здесь, я вижу, все знакомо?
Особенно ночные поезда. Путями их взойдет моя звезда.
Не та, что озаряла города, Когда мы выезжали?
Да, вот эта.
Простите, я забыл - Владимир, да?
В вас, Вольдемар, есть что-то от поэта.
- Я сочинял когда-то, вот беда,- И прозу, и стихи, и все на свете. Но бросил. Знаете, семья и дети... Оно как водка или никотин. Спокойней завязать совсем.
- Я знаю.
Не надо объяснять. Припоминаю...
У нас такой на зоне был один.
Наимерзейший, право, господин.
Был книголюбом, презирал погоны,
Всех заложил - и вышел из вагона.
Но вот теперь-то нам в одни края...
Вам, верно, к Волхову! Мне в Бологое.
- Мне дальше, к северу. Там пересяду я. Мой путь лежит туда, где бытия
Края в дугу сгибаются дугою,
Где дождь, озера, ветер-чародей...
- Не вышли в люди - выйдем из людей. Теперь я вам скажу,- ведь вы решили, Что, верно, волк тамбовский буду я?.. Вот так же вот такие потрошили
Три века быт родного бытия
И рушили твердыни русской славы.
- Позвольте, вы о чем?
- Я сын державы,
Наследник рода. Все же живы мы.
Я повторяю - я из Костромы.
«Какой-то бред,- подумал Голованов. -
Он, верно, не совсем в своем уме,
Как тот, что после рыцарских романов
За Дульцинею ратовал в корчме.
Какая нас свела такая сводня?
Похоже, сам я не в себе сегодня».
Но, мыслей угадав подобный ход,
Его опять взял Домнин в оборот.
- Не думайте - я с Кошкой и Кобылой Уже имею дальнее родство.
Но, знаете, все это вправду было...
Вот знаки на руках. Уже пробило...
Хоть я из мужиков. А кумовство
Мое везде - с Карпат до океана.
Я понял. От Кореи до Гаваны.
Вам не понять. В вас слишком много тьмы. Вы, вижу, русский. Только от сумы
Из тех, что зареклись, и от тюрьмы.
А все стране морочите умы.
Но все ж...
Я покажу вам день весенний,
День красный, день победный, день огня.
Когда-нибудь, в одно из воскресений,
Уверен, вы узнаете меня.
Уже пора приходит жечь солому.
Мы все летим в грядущее, к былому...
Вы слышите - там, за окном, гроза...
Смотрите на меня, в себя, в глаза.
...И солнце встало посреди вагона,
И в золотистых заревах лучах
Все семь холмов всходили ввысь от звона,
Как после сна расходятся в плечах.
Гудели сорок сороков.
Кричали Повсюду прилетевшие грачи,
По Боровицкому холму, в начале
Огонь всходил к свече и от свечи...
Вы верите, что все, что будет, было?
Я слышу в славе имя Михаила.
Вы поняли, кто я?
- Да.
В этот миг
Исчезло все, и звон исчез, и снова -
Плацкартные места, лязг областного
Ночного перегона. Домнин сник.
- Все, право, померещилось.
- Мне тоже.
Но до сих пор озноб бежит по коже.
На что-то там, в грядущем, так похоже...
- Да просто спать улегся проводник. Давайте выпьем. Я уже все это Теперь пропил. Совсем как вы, поэты.
И он достал. Одну, потом вторую,
Потом и третью. Голованов пил.
А Домнин кашлял. Словно на ветру и
На холоде среди стальных стропил
Они летели вдаль. Но не на звоны,
А в мозглый космос облачных путей,
В мигающие маревом разгоны
Пронзивших мир строительных страстей...-
«Да будет рай! Да станет раем тундра!
Через четыре года - город-сад!»
И град восстал и стал - агломерат,
И засвистала пьяная полундра.
Они прощались где-то в Бологом,
На середине Питерской дороги.
Их поезд уходил. Он был их дом,
Он был их сад. И оба - на пороге.
Они, обнявшись, трезвые, как день,
Стояли летней ночью и молчали,
И только совы, там, за тенью тень,
Как скрип колес, торжественно кричали.
Их поезд был страна. Он уходил.
И с лязгом за собою уносил
Их имена -
Владимир, Михаил...
Он шел как прежде - мимо них и дале...
Но все слова восставших из могил
В его гудке по-прежнему звучали.
Он шел на Петербург, на Петроград,
На Ленинград, гоним железной волей,
И шпалы, шпалы, выстроившись в ряд,
Под ним, дрожа, не ощущали боли.
Они стояли к насыпи спиной,
На полпути сойдя с локомотива.
И, совершая путь колоземной,
Над поездом, дорогой, над страной
Всходило вправду золотое диво.
Не эти двое там, в конце витка,
Не званые, кому судьба легка,
Но имя каждого сияло в славе.
Две тени вдаль бежали, а пока
Уже писала правая рука
Два имени во книге вечной яви.
Я слышу - славе быть. За ней - беде.
За ней придти огню. Потом - воде.
Подсолнечная. Далее - везде.